Еще более важное значение, чем поход в Мэриленд, имеет прокламация Линкольна. Линкольн — фигура «sui generis» [ «своеобразная, единственная в своем роде». Ред.] в анналах истории. Никакой инициативы, никакого воодушевления, никакого позирования, никаких исторических драпировок. Самым значительным из своих действий он всегда придает наиболее заурядную форму. Если другие, действуя ради квадратных футов земли, провозглашают «борьбу за идею», то Линкольн даже тогда, когда он действует во имя идеи, говорит только о «квадратных футах земли». Нерешительно, против воли, нехотя исполняет он бравурную арию своей роли, как будто прося извинения за то, что обстоятельства принуждают его «быть героем». Самые грозные декреты, которые он швыряет навстречу врагу и которые никогда не утратят своей исторической значимости, напоминают — в соответствии о намерением их автора — обычные вызовы в суд, посылаемые друг другу адвокатами спорящих сторон, юридическое крючкотворство, опутанные мелочными оговорками actiones juris [юридические акты. Ред.]. Такой же характер носит его недавняя прокламация, этот важнейший документ американской истории со времени основания Союза, документ, разорвавший старую американскую конституцию, — манифест Линкольна об отмене рабства [349] . Нет ничего легче, чем выискивать в деяниях Линкольна черты, противоречащие эстетике, недостаток логики, шутовскую форму и противоречивость с политической точки зрения, как это делают английские Пиндары рабства — «Times», «Saturday Review» и tutti quanti [иже с ними. Ред.]. И все же в истории Соединенных Штатов и в истории человечества Линкольн займет место рядом с Вашингтоном! Разве в наши дни, когда все незначительное, происходящее по эту сторону Атлантического океана, напускает на себя мелодраматическую важность, не имеет никакого значения то, что все значительное, совершающееся в Новом свете, выступает в таком будничном виде?
Линкольн не является порождением народной революции. Обычная игра всеобщего избирательного права, не сознающего величия тех задач, которые оно призвано решать, вынесла на вершину его — плебея, проделавшего путь от каменотеса до сенатора от Иллинойса, человека без интеллектуального блеска, без особой силы характера, без исключительной значимости — среднего человека доброй воли. Никогда еще Новый свет не одерживал большей победы, чем на этот раз, доказав, что благодаря его политической и социальной организации средние люди доброй воли могут выполнять задачи, для решения которых Старому свету понадобились бы герои!
Гегель в свое время заметил, что в действительности комедия выше трагедии, что юмор разума выше его пафоса [350] . Если Линкольн не обладает пафосом исторического действия, то он, как средний человек, вышедший из народа, обладает юмором этого действия. В какой момент обнародовал Линкольн прокламацию об отмене с 1 января 1863 года рабства на территории Конфедерации? В тот самый момент, когда Конфедерация в качестве самостоятельного государства принимает на конгрессе в Ричмонде решение о «мирных переговорах». В тот самый момент, когда рабовладельцы пограничных штатов считали, что с вторжением южан в Кентукки «the peculiar institution» («особый институт») [рабство. Ред.] сделался столь же несокрушимым, сколь несокрушимо их господство над своим земляком Авраамом Линкольном, президентом в Вашингтоне.
Написано К. Марксом 7 октября 1862 г.
Напечатано в газете «Die Presse» № 281, 12 октября 1862 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
На русском, языке впервые опубликовано в журнале «Вопросы истории КПСС» № 5, 1958 г.
К. МАРКС
ИЗГОТОВЛЕНИЕ ХЛЕБА
Гарибальди, Гражданская война в Америке, революция в Греции, хлопчатобумажный кризис, банкротство Вейяра [351] — все это отступает сейчас в Лондоне на задний план перед… хлебным вопросом, перед вопросом о хлебе в буквальном смысле слова. Англичане, которые так гордятся своими «идеями в сфере железа и пара», вдруг открыли, что «staff of life» («опору жизни») они изготовляют древнефранкским способом, как во времена вторжения норманнов. Единственный существенный шаг вперед заключается в фальсификации продуктов, которая облегчается современной химией. Старая английская пословица гласит, что каждый человек, даже самый лучший, должен в своей жизни съесть «a peck of dirt» (мерку грязи). Но ведь это понимается в переносном смысле. Джон Буль и не подозревает, что он изо дня в день поглощает в самом прямом физическом смысле невообразимую mixtum compositum [мешанину. Ред.] из муки, квасцов, паутины, тараканов и человеческого пота. При его твердом знании библии ему было, конечно, известно, что человек добывает хлеб в поте лица своего; но для него явилось совершеннейшей новостью, что человеческий пот должен входить в качестве обязательной приправы в хлебное тесто.
Последовательность, в какой крупная промышленность овладевает различными областями производства, где она застает ручной труд, ремесло и мануфактуру, представляется на первый взгляд весьма прихотливой. Так, например, выращивание пшеницы есть сельское занятие, а выпечка хлеба — городское. Не следовало ли ожидать, что промышленное производство овладеет сначала городским промыслом, а потом уже сельским? Между тем действительный ход развития был обратным. Куда бы мы ни обратили свой взор, всюду мы видим, что производство предметов, предназначенных для непосредственного потребления, до сих пор почти не испытывало влияния крупной промышленности, что удовлетворение насущных потребностей человека осуществляется посредством старозаветных, невероятно громоздких ремесленных приемов. И не Англия, а Северная Америка впервые пробила брешь в этой традиции, да и то лишь в наши дни. Янки первыми начали применять машины в портняжном, сапожном и тому подобных отраслях производства и даже перенесли их с фабрики в частный дом. Впрочем, это явление объясняется очень просто. Промышленность требует массового производства, производства в большом масштабе, для торговли, а не для личного потребления, и по самой сути дела сырье и полуфабрикаты составляют первую, а готовые товары, предназначенные для непосредственного потребления, последнюю область ее завоевания.
Однако теперь в Англии пробил, по-видимому, час гибели пекарей-хозяев и наступает эра хлебных фабрикантов. Но только лишь отвращения и ужаса, вызванного разоблачениями г-на Трименхира по поводу «хлебных таинств» [352] , было бы недостаточно для подобной революции, если бы капитал, в массовом масштабе вытесняемый американским кризисом из давно монополизированных им областей, не искал так жадно новой сферы для своего приложения.
Поденные рабочие лондонских пекарен наводнили парламент жалобами на свое исключительно бедственное положение. Министр внутренних дел назначил г-на Трименхира докладчиком, а отчасти и следователем по вопросу об этих жалобах. Доклад г-на Трименхира и явился сигналом к буре.
Этот доклад состоит из двух главных разделов. В первом изображается крайняя нищета рабочих хлебопекарного производства, второй содержит разоблачения об отвратительных таинствах самого процесса хлебопечения.
Первая часть доклада характеризует рабочих пекарен как «белых рабов цивилизации». Их обычный рабочий день начинается в 11 часов вечера и продолжается до 3–4 часов пополудни. К концу недели рабочий день увеличивается. В большинстве лондонских пекарен он начинается с 10 часов вечера в пятницу и продолжается без перерыва до позднего вечера в субботу. Средняя продолжительность жизни этих рабочих, умирающих большей частью от чахотки, составляет 42 года.
Что касается самой выпечки хлеба, то она обычно производится в тесных, плохо или совсем не проветриваемых подвальных помещениях. Отсутствие вентиляции дополняется тлетворными испарениями из скверных сточных труб, и «хлеб во время брожения поглощает вредные газы, обволакивающие его со всех сторон». Паутина, тараканы, крысы и мыши «перемешиваются с тестом».